Хозяин повернулся назад, с трудом дотянулся до ручки, открыл дверь машины и скомандовал: -Гулять! Чапа, заскользив по кожаной обивке сиденья, тяжело поднялась на лапы, недоуменно взглянула на Хозяина, потом в открывшийся проем и неуклюже комом вывалилась на землю.
Дверь мгновенно захлопнулась, и машина стремительно сорвалась с места, обдав собаку теплым густым отвратительным облаком выхлопа.Она сидела на обочине и ничегошеньки не понимала, сказали гулять, а где и, главное, с кем? А мимо неслись и неслись страшные чужие машины, и некоторые были столь велики и мощны, что порывом ветра от них собаку чуть не валило наземь. Пришлось пересесть подальше. На смену изумлению откуда-то из самого нутра, из живота начало подниматься, расти, заполнять всю маленькую Чапину сущность щемящее чувство тревоги, тоски и страха.
Старая толстая болонка с поблекшими глазами и седой шерстью сидела на обочине уже сутки. Вдруг уши ее встрепенулись, сухие ноздри раздались и сильнее втянули смрадный воздух: c той стороны, куда вчера уехал Хозяин, среди шума, грохота, свиста, шипенья чуть различимы были звуки Его колес, и сквозь толщу разных запахов, окутавших дорогу, каким-то неведомым пятым, седьмым, десятым чувством уловила она единственный во всем мире, самый дорогой и любимый, Его запах.
Чапа заметалась, а звук и запах нарастали и приближались, и приближались, и накрыли с головой:
-Вот он! Вот! Хозяин! И через мгновение стали уходить, улетать, растворяться, пока не исчезли совсем. Собака в изнеможении рухнула в придорожную пыль: в глазах было темно, в ушах стоял грохот, в пересохшей глотке пылало огнем. Спустя время Чапа тяжело поднялась и побрела на больных которких лапах в ту сторону, где был по собачьему мнению и чутью ее дом.
...Она не знала, сколько лет: 10 или 15, прожила в этом доме, Чапа не умела считать ни до 10, ни тем более до 15. Собака просто всегда жила там, всю жизнь. В большом красивом высоком доме с лифтом, на котором ее всякий день дважды спускали-поднимали для моционов. И были еще и постелька, и мисочки, и мячики, и бантики, и рассчесочки. И была красивая добрая Мама-хозяйка, и сама Чапа-Чапочка-Чапушенька , ах, как раньше была хороша: завитушка шелковая белоснежная с яркими веселыми глазами.
Каждое лето в доме затевался переполох: доставались чемоданы, раскрывались шкафы, приходили-уходили чужие люди, и Чапу тогда на целый месяц спускали вниз - к тете Маше, которая жила в маленькой комнатке под лестницей и называлась непонятным иностранным словом консьержка. Все также начиналось и в этот раз, только чемоданов было больше, да еще ящиков каких-то и коробок. Только Чапу не снесли к тете Маше, а посадили в машину и увезли, и велели гулять.
...Прохладным ранним сентябрьским утром тетя Маша вышла из подъезда и ахнула: из грязного тощего комочка свялавшейся шерсти глядели на нее слезящиеся собачьи глаза:
-Чапка, это ты что ли? Только по ошейнику тебя и узнала. Да, как же так? Да откуда ты взялась? Твои-то уж месяца три, как уехали.
И стала Чапка жить в маленькой комнатке под лестницей и никогда не каталась больше на лифте, и поняла все. Каждое утро тетя Маша наливала в миску какой-то теплой мешанины, Чапке было все равно, вкуса на языке не осталось никакого, она безразлично выхлебывала все и отправлялась с новой хозяйкой на прогулку.
В один зимний вечер на улице было очень уж скользко. Они с тетей Машей потихоньку семенили по дорожке, как вдруг женщина, странно взмахнув руками, повалилась. Она лежала, неловко подвернув ногу, тихонько стонала и плакала, не в силах подняться. Чапка слизывала с ее щек соленую влагу и тихонько поскуливала. А вскоре приехала белая машина с отвратительным резким запахом и увезла тетю Машу.
В этот раз Чапку не пустили даже под лестницу. Всю ночь просидела она перед парадной. А наутро какой-то Чужой подошел к замерзшей собаке, зачем-то снял с нее еще красивый кожаный ошейник, посадил в Чужую машину и повез. И не было Чапке ни страшно, ни тоскливо, ей было все равно.
А назавтра не было уж совсем ничего...
Свежие комментарии